Ату их, ату!!!

Всегда была против сенсорных девайсов - кнопочки куда понятней. Но сегодня... (блин, опять вчера)) мне дали поиграться в планшетку, где акула сенсорно жрала туристов, аквалангистов, серфенгистов и прочих пофигистов в зоне "купаться запрещено". В общем... хочу теперь новую сенсорную книжку! моё мнение относительно сенсорных девайсов немного изменилось.

@темы: раздался голос из колодца

---

Сижу сегодня, э, точнее, сидела вчера, прописывала яп. закорючки, а на фоне ТНТ мистической подборкой передач бубнило. Нет-нет да и отвлекалась. Сначала бились экстрасенсы об Дятловцев: "Никто ничего не видел и не докажет". (с) Барт Симпсон.

дальше

Особенно понравилось высказывание чорной-при-чорной ведьмы, ВВП:
Ведьма: Там всё так страшно было, что вам знать не надо, потому что бумага туалетная...
Ведущий: Не, ну я запасся двенадцатью рулонами двухслойной...
Ведьма: Нет, вы не понимаете, я же для вашей пользы стараюсь - некоторые вещи знать не следует...
Ведущий: Ок! Я запасся Имодиумом, Испумизаном, Изгнанием диавола, Бинтами, Перекисью водорода, Иконами...
Ведьма: Вы надо мной издеваетесссь?..
Ведущий: Нет! Нет! Исключительно под вами! и список лекарств незакончен!..
Ведьма: -_- *многозначительно* .........
Ведущий: Это было проклятье?
Ведьма: ..........
Ведущий: Нет, ну мы вас в Битве экстрасенсов, конечно, оставим...
Ведьма:
Ведущий: В смысле, нам же за это платят.
Ведьма: Проклинаю ваш род до двадцатого колена.
Ведущий: Если у нас в роду кто-то с 20-тью коленками родится - сам прокляну, не беспокойтесь.
И т.д, и т.п - меня диалогами лучше не искушать.

Потом по тому же ТНТ (ну лень мне до пульта было дотянуться) были Йетти и НЛО. Между пояснениями в яп. грамматике и выпиской из "надо запомнить", уловила, что НЛО вступало в сексуальный контакт с йетти, в результате чего получился хомо сапиенс. Вещали это много ч-к, все как-то бездоказательно, но один особо нечленораздельно (похоже, всё-таки потомок).
Ксо, вот нельзя включать ТV, когда пытаешься прописывать японские закорючки - отвлекает!

@темы: раздался голос из колодца

---

WTF? ^_^

Захотелось тут перевести "нарколога" на инглиш. Словарь исправно выдал "narcologist". Но не доверяю я русско-английским словарям, потому забила в Гугл на предмет использования в нормальной речи. И первой же ссылкой мне выдали Russian example. Вот даже как-то... Походу, от этого только у нас лечатся!

@темы: раздался голос из колодца

---

Акива, лови!

Сегодня моя совесть на пару часов вышла из комы.

УЗЫ

Из сборника Линн Флевеллинг «Зарисовки»
«The Bond» from «Glimpses» by Lynn Flewelling
(Действие происходит между 2-й и 3-й книгами.)

Уотермид
Что-то коснулось руки Алека, и он приоткрыл один глаз, ожидая увидеть Илию или одну из собак. Возле его кровати стоял Нисандер.
- Иди за ним, - голос волшебника был еле слышен, будто доносился откуда-то издалека.
Алек резко сел на кровати, его сердце бешено колотилось. Но Нисандер уже исчез, словно его никогда не было. И что ещё хуже, Серегил тоже пропал. Алек провел рукой по простыням возле себя. Они были холодными. Сон или видение, но от слов Нисандера его тревога росла с каждой секундой. Выбравшись из кровати, Алек натянул штаны с рубашкой и направился к двери. Переступая порог, он что-то задел босой ногой. Это оказался толстый свиток листков, перевязанный простой лентой. Развязав её, Алек быстро пробежал глазами первую страницу, исписанную знакомым летящим почерком.
«Алек тали,* не поминай меня лихом и попытайся…»
- Проклятье! - он вылетел за дверь, а отброшенные листки разлетелись по всей комнате.
Как он и думал, стойло Синрил пустовало. Алек вскочил на неосёдланную Заплатку и быстро огляделся, ища следы. В дорожной пыли сразу за воротами чётко отпечаталось чуть скошенное правое заднее копыто. Пустив Заплатку галопом, Алек съехал вниз по холму и пересёк мост, после чего направился к развилке, рассчитывая оттуда выследить Серегила. Но у развилки следов не оказалось. Мысленно выругавшись, Алек спешился, чтобы присмотреться получше, а затем вернулся к мосту и обследовал покрытый росой склон холма. Но ни там, ни на самом холме обнаружить ничего не удалось. Он уже собирался ехать обратно и будить Майкама, когда заметил перевёрнутую гальку на берегу чуть выше моста.
«Пошёл вверх по руслу, изворотливый ты сукин сын!» - с мрачным восхищением подумал Алек. Мост был слишком низким, чтобы проехать под ним, а вниз по ручью следов не было. В направлении, которое выбрал Серегил, находились пруд, где Алек с Бекой когда-то наблюдали за выдрами, и тот злополучный переход к долине Варник. А дальше - весь грёбанный мир. Снова забравшись на лошадь, Алек поехал по следу. Русло становилось круче, и вскоре он обнаружил место, где Серегилу пришлось выбраться на тропу. Судя по отметинам на земле, здесь он перешёл в галоп. Алек тоже пустил Заплатку во весь опор, не обращая внимания на хлеставшие по лицу и плечам ветки. Когда впереди появился просвет и блеснула гладь пруда, он со смешанным чувством удивления и облегчения увидел застывшего в седле Серегила, словно любующегося утренним пейзажем. С момента как Алек взял в руки злополучное письмо, им управляло лишь одно желание - как можно быстрее найти автора. А теперь к этому желанию добавилось ещё одно, не менее сильное - свернуть автору шею. В тот момент Серегил обернулся и заметил Алека. Его лицо тут же сделалось настороженно-испуганным, и это стало для Алека последней каплей. Так смотрят только на врага. Или на чужого.
- Постой… - начал Серегил, но Алек уже не слушал. Вдавив пятки в бока Заплатки, он послал её прямо на Серегила. Тот не успел развернуться, и лошади столкнулись. Синрил встала на дыбы, а её хозяин полетел в воду. Алек спрыгнул следом и, поднимая тучи брызг, бросился на Серегила. Схватив его за грудки и подняв рывком на колени, он швырнул скомканную страницу ему в лицо.
- Что это значит?! - заорал он. - «Всё, чем я владею в Римини, теперь твоё»? Что это значит?!
Серегил с трудом поднялся на ноги и высвободился из хватки Алека, не глядя тому в глаза.
- После всего, что случилось… - он помедлил и сделал глубокий вдох. - После этого я решил, будет лучше для всех, если я просто уйду.
- Ты решил. Ты решил! - в ярости Алек схватил Серегила обеими руками и встряхнул. Скомканный листок бумаги поплыл по воде, ткнулся в торчащий камень и закружил дальше, подхваченный течением.
- Я последовал за тобой через полмира в Римини просто потому, что ты попросил! Я дважды спас твою треклятую жизнь ещё до того, как мы туда прибыли, и бог знает сколько после! Я выступил с тобой против Мардуса и всех остальных... Ты за последние пару месяцев всю душу из меня вытянул, пока ходил как зомби, а теперь решил просто взять и уйти?!
Осунувшееся лицо Серегила залила краска.
- Я не думал, что ты это так воспримешь. Яйца Билайри, Алек, ты же видел, что произошло в Петушке. Это моя вина. Моя! А ты не отправился на тот свет вслед за остальными только потому, что Ашназаи оказался тщеславным садистом. Майкам теперь калека на всю жизнь - хорошо ещё, что вообще выжил... А сколько раз до этого он оказывался на волоске от смерти из-за меня? А Нисандер… Давай не будем забывать, что я для него сделал!
- Меня прислал Нисандер!
Серегил побледнел:
- Что?
- Нисандер послал меня за тобой, - повторил Алек. - Не знаю, был ли это сон или призрак, или что-то ещё, но он разбудил меня и велел идти за тобой. Руки Иллиора, Серегил, когда ты, наконец, простишь себя за то, что сделал всё, как он просил? - Алек помолчал и тихо добавил: - Когда ты простишь Нисандера?
Глаза Серегила вспыхнули злостью, и он резко стряхнул с себя руки Алека. Добредя до берега, он плюхнулся на бревно и уставился на пруд. Алек последовал за ним и сел на камень рядом. Опустив голову, Серегил судорожно выдохнул, после чего произнёс:
- Он знал. Он должен был сказать мне.
- Ты бы попытался его остановить.
- Конечно, чёрт возьми! - взорвался Серегил, сжимая кулаки на коленях. Бессильные слёзы ярости потекли по его щекам - первые слёзы, которые Алек у него видел.
- Если бы ты это сделал, мы бы проиграли, - сказал Алек, пересаживаясь к нему на бревно. - Всё, ради чего трудился Нисандер, было бы потеряно. Шлем завладел бы им, и он кончил бы так же, как их Ватарна, - Алеку показалось, будто он снова ощутил лёгкое прикосновение волшебника к своей руке. - Я думаю, он тебе благодарен.
Серегил закрыл лицо руками, и слёзы, наконец, перешли в тихое рыдание. Алек обнял его одной рукой и прижал к себе.
- Ты был единственный, кто любил его достаточно сильно, чтобы не колебаться, когда пришло время. Он знал это. В конечном счете ты спас его единственным возможным способом. Почему ты отказываешься это принять?
- В последнее время… - Серегил беспомощно пожал плечами. - Ты прав, прав во всём. Но почему я этого не чувствую? Я больше ничего не чувствую! Я словно брожу кругами в чёрном тумане. Я смотрю на вас всех, вижу, как вы поправляетесь, возвращаетесь к нормальной жизни... Я тоже хочу так, но не могу!
- Как я тогда не мог заставить себя спрыгнуть со стены в замке Кассарии?
Серегил издал сдавленный смешок:
- Пожалуй.
- Так дай мне сейчас помочь тебе, как ты тогда помог мне!
Серегил вытер нос мокрым рукавом:
- Если мне не изменяет память, я тогда швырнул тебя через стену в ущелье.
- Отлично. Если это единственный способ не дать тебе уползти и тихо сдохнуть под кустом - я готов.
Виноватое выражение, появившееся при этих словах на лице его друга, только подтвердило худшие опасения Алека.
- Я тебя не отпущу, - он крепко ухватил Серегила за рукав.
Тот безнадёжно покачал головой:
- Я не могу здесь остаться.
- Хорошо, но от меня ты не отделаешься.
- Я думал, ты будешь счастлив в Уотермиде.
- Я люблю там всех, как если бы они были моей семьёй, но не… - Алек запнулся, чувствуя, как начинает краснеть.
- Но не что? - Серегил повернулся и убрал прядь мокрых волос с лица Алека, изучая его выражение.
Алек хотел отвести взгляд, но в последний момент удержался и заставил себя прямо посмотреть на Серегила:
- Не так, как я люблю тебя.
Серые глаза его друга оставались по-прежнему печальны.
- Я тоже тебя люблю. Больше, чем кого бы то ни было и уже очень давно. Но ты так молод и… - он вытянул руки и вздохнул. - Просто это как-то неправильно.
- Не так уж я и молод, - скривился Алек, вспоминая о том, через что они прошли вместе. - Но я наполовину фэйе, так что у меня впереди ещё куча времени. Кроме того, я только начал понимать ауренфэйе, и я по-прежнему не отличаю одну вилку для улиток от другой, и не могу взломать тройной Вороний замок. Кто ещё меня всему этому научит?
Серегил снова уставился в пруд.
- «Отец, брат, друг и любовник».
- Что? - у Алека по спине пробежал холодок. Мардус произнёс почти те же самые слова, когда спрашивал об их отношениях с Серегилом.
- Кое-что, что Оракул Иллиора сказал в ночь, когда я спросил про тебя, - ответил Серегил, глядя, как выдра скользнула в воду. - Я думал, что во всем разобрался, и всё встало на свои места, но это не так. Я был для тебя первыми тремя, и клялся себе, что этого достаточно, но если ты останешься со мной…
- Я знаю.
Алек быстро наклонился вперёд и неумело, но решительно прижался губами к его губам - так же, как тогда в Пленимаре. Но сейчас руки Серегила обвили его в приглашающем объятии, и смущение, преследовавшее Алека всё это время, развеялось, как туман под порывом ветра. «Принимай то, что посылают тебе боги», неоднократно говорил ему Серегил. Что ж, теперь-то он своё точно не упустит!
Серегил чуть отстранился. В серых глазах читалось удивление, когда он коснулся щеки Алека.
- Всё, что мы делаем, тали, мы делаем с честью. Прежде всего я твой друг и останусь им навсегда, даже если после меня у тебя будет сотня жён или любовников.
Алек уже открыл рот возразить, но Серегил улыбнулся и прижал палец к его губам.
- Пока в твоём сердце есть место для меня, я счастлив.
- Вот тебе непременно надо, чтобы последнее слово осталось за тобой, да? - проворчал Алек и снова поцеловал его. Чувствовать стройное тело Серегила, прижатое к его собственному, вдруг стало так же легко и естественно, как плыть по течению, вливаясь в реку. Единственное, что теперь его беспокоило - что делать дальше. От необходимости принимать решение прямо сейчас его избавил приближающийся стук копыт.
- Кажется, я знаю, кто это, - простонал Серегил, вставая.
Спустя мгновение на прогалину на полном скаку вылетел Майкам.
- Вот ты где! – прорычал он, свирепо уставившись на Серегила. – Клянусь Пламенем, из-за тебя весь дом на ушах стоит! – он вынул из-за пазухи свёрнутые листки и потряс ими перед его носом. – Ты нас до смерти этим перепугал, идиот! Я даже не знаю, чего хочу больше - расцеловать тебя или гнать пинками до самой Цирны!
Впервые за несколько месяцев губы Серегила изогнулись в его обычной лукавой усмешке:
- Не напрягайся, Алек уже сделал и то, и другое.
Майкам окинул их взглядом, и расплылся в ответной ухмылке:
- Давно пора!

***

А потом начался обычный день в Уотермиде, на первый взгляд такой же, как и все другие. Но сходство было лишь внешним. Даже после их объяснения возле пруда, Алек чувствовал, что Серегил всё ещё подавлен. Впрочем, он и не надеялся, что одного утра будет достаточно, чтобы исцелить его раны. Когда Серегил замечал, что Алек на него смотрит, он делал бодрое лицо и улыбался, но когда думал, что его никто не видит, напускная весёлость улетучивалась. Поэтому Алек продолжал за ним приглядывать, но свои опасения держал при себе. А ещё он заметил, что Серегил тоже поглядывает на него с какой-то тревогой. Может, он уже жалеет о тех словах, что сказал утром? «Всё, что мы делаем, тали, мы делаем с честью». Да, отношения между ними изменились. Но они могли измениться и в худшую сторону, если бы Алек не успел добраться до пруда вовремя. Мысль о том, что Серегил собирался его бросить, всё ещё причиняла боль.
Между тем Серегил с головой ушёл в дела фермы, припахав заодно и Алека. Сначала они таскали воду и дрова для Кари, потом помогали Микаму лечить лошадь с больной ногой, а после отправились на телеге в поле, где наёмные работники заготавливали сено. По дороге обратно Алек улучил момент и спросил:
- Ты что, правда хотел уйти, чтобы умереть?
Какое-то время Серегил молчал, уставившись на дорогу под свисающими поводьями.
- Не знаю, - произнёс он наконец. - Может быть. Извини, что напугал тебя.
- Больше так не делай.
- Не буду, - Серегил повернулся к нему с торжественным выражением. - Даю тебе слово, Алек. Реи фёрил…*
Алек остановил его, хлопнув по плечу.
- Не надо. Мне не нужны от тебя клятвы. Ты сказал, что никогда больше не будешь мне лгать, и я тебе верю.
- Спасибо, - Серегил улыбнулся, на этот раз по-настоящему, и поцеловал его.
У Алека перехватило дыхание - Серегил в первый раз сделал это по собственной инициативе. В голове у него тут же возник целый рой новых вопросов, правда, теперь уже несколько иного свойства, и озвучить их при свете дня он не решился. «Всё, что мы делаем…» Ночь, когда он нашёл Серегила, развалившегося на кушетке в зелёном борделе на улице Огней, и то странное смутное чувство, пробудившееся в нём тогда, - теперь Алек понимал, что это было. Живописные фрески на стенах заведения недвусмысленно давали понять, какие именно удовольствия мужчины получают здесь друг с другом. Что-то из этого не отличалось от того, что он делал с Илинестрой и Мирицией. Вот только как распределяются эти роли, если оба - мужчины? Несмотря на частые добродушные подначки, Серегил никогда не касался этой темы в деталях, и сейчас Алек балансировал на грани между неуверенностью и предвкушением. Ко всему прочему состояние Серегила по-прежнему внушало беспокойство: ещё утром он собирался отправиться на тот свет, а теперь… Может, Алек ждёт слишком многого?
Ближе к вечеру он был уже как на иголках, с нетерпением ожидая того момента, когда они, наконец, смогут остаться наедине и всё выяснить. Но после ужина, когда все сидели перед очагом в гостиной Кавишей и Алек держал маленького Герина, чтобы Кари могла немного повязать, он почувствовал, как внутри у него туго сворачивается нервный комок. Вымотанный за день Серегил зевал.

***

С приближением ночи Алек становился всё тише и тише, и Серегил не мог не заметить, как взгляд его друга останавливается на нём, когда тот думает, что он не видит. И едва ли щёки Алека так горели только из-за эля и жаркого очага. А когда старая Арна спросила, не болен ли он, тот покраснел ещё больше.
Уверенность, которую Серегил чувствовал ещё этим утром, теперь стремительно слабела. Слишком рано. У меня нет права.
Но предательская память снова и снова озвучивала ему слова Оракула: «Отец, брат, друг и любовник». До боли невинный поцелуй Алека тогда, на пленимарском пляже, и сегодня уже не оставляли у него сомнений, что теперь они не только друзья, и уж тем более не учитель и ученик. Чувство, связавшее их вместе, выросло на взаимном доверии и прошло самые тяжёлые испытания. Они были обязаны друг другу жизнью. Серегил не был уверен, когда именно влюбился в Алека - ему потребовалось достаточно много времени, чтобы осознать и принять это. Друг. Но любовник?..
Серегил вспомнил своё первое неуверенное объятие с Иларом: смесь страха, возбуждения и затуманенного желания. И пусть чуть позже он возненавидел лживого сукина сына, всё же следовало отдать ему должное - в качестве первого любовника Илар был идеален: нежный, терпеливый и довольствующийся совсем малым. В летнем лагере было не так много возможностей уединиться. Они даже никогда перед друг другом не раздевались. Но Серегил всё равно любил его и отчаянно ждал этих моментов близости. Пока Илар не разбил ему сердце, изменив жизнь навсегда.
Впрочем, это не сильно подготовило его к первой ночи в постели принца Коратана менее чем год спустя. Туда его привела уже не любовь, а отчаянное одиночество. Молодой принц тоже был добр, но куда менее терпелив и сдержан, чем Илар. Только тогда Серегил по-настоящему понял, что его занятия любовью с Иларом были чуть больше чем прелюдия. Коратан ожидал (и получил) от Серегила гораздо больше, причем с самого начала. Первые несколько дней Серегил по утрам едва мог встать с кровати. На его счастье Коратан был готов дарить наслаждение с тем же пылом, что и получать. Серегил не любил его, но был благодарен за то чувство покоя, которое ненадолго обрёл в его сильных молодых руках. Эти отношения тоже оборвались резко и болезненно, когда однажды ночью Фория застала их вместе.
У них с Алеком всё будет иначе. Уж он об этом позаботится.
Как далеко его унесли эти мысли Серегил понял, только когда Кари отложила вязание и забрала у Алека Герина.
- Серегил, Алек сейчас заснёт прямо на стуле. Отправляйтесь-ка оба в кровать, - улыбнулась Кари, и Алеку показалось, что она читает его мысли. Интересно, в её глазах действительно мелькнуло предупреждение, или во всём виновато его разыгравшееся воображение?
Майкам встал и потянулся, после чего подхватил Лутаса, игравшего с ложкой у его ног.
- Спокойной ночи! И помните - я хочу завтра утром поупражняться с тобой на мечах, Алек!
- Буду ждать с нетерпением. У меня ещё осталось пару пятен на теле, не покрытых синяками.
Оставшись, наконец, вдвоём, Серегил и Алек молча уставились на огонь в очаге. Понимая, что они вполне могут просидеть так остаток ночи, если он не проявит инициативу, Серегил поднялся и протянул Алеку руку, помогая встать. Когда тот оказался на ногах, Серегил приобнял его. Алек ответил ему тем же, но в голосе скользнула неуверенность, когда он сказал:
- Тебе надо отдохнуть.
- Всё в порядке.
Алек опустил голову на плечо Серегилу, а потом взял его за руку и повёл в спальню, которую они до этого делили так целомудренно. Арна сгребла угли в очаге в кучку, и тёплый воздух был наполнен смешанным ароматом сосновых дров для розжига, кедровых поленьев и вывешенных для просушки трав. Ночной ветер тихо вздыхал в каминной трубе, заставляя трещащие угли светиться под тонким слоем пепла. Где-то в соломе над балками беспокойно шуршали мыши, а из тёмного угла доносился стрёкот сверчка. Алек остановился возле кровати, осторожно взял Серегила за плечи и снова поцеловал его - так же решительно и серьёзно, как до этого. И пусть поцелуй вышел неловким, его искренность проникла даже самые холодные и тёмные уголки сердца Серегила.
- Тали, - только в это слово Серегил смог облечь охватившее его счастье сбывшейся мечты.
Алек улыбнулся.
- В первый раз ты назвал меня так случайно, помнишь?
- Не думая - возможно. Но не случайно.
Щёки Алека заалели, когда он тихо произнёс:
- Ты мой тали тоже.

***

Алек знал, что этой ночью произойдёт что-то, что, возможно, изменит их прежние отношения навсегда. Серегил был его другом, и Алек не хотел, чтобы это изменилось. И вместе с тем хотел. Они немного постояли, обнявшись.
- Что теперь?
Смех Серегила отозвался в груди Алека звонкой вибрацией.
- Тут бояться нечего.
- Я не боюсь! - впрочем, его слова прозвучали не слишком убедительно, и он почувствовал, как опять краснеет.
- Ты мой друг, Алек, и мой тали. Ты - и никто другой. Если ты этого не хочешь, мои чувства к тебе не изменятся.
Алек крепче обвил руки вокруг талии Серегила и почувствовал стук его сердца рядом со своим собственным. Тёплые пальцы скользнули по шее. Тёплые губы прижались ко лбу. Серегил молчал, но Алек знал, что тот ждёт ответа. Он поцеловал Серегила и прошептал:
- Что дальше?
- Кровать, - Серегил выпустил его, после чего сбросил одежду. За последние месяцы он сильно исхудал, но в глазах Алека оставался по-прежнему прекрасным. Он перевёл взгляд ниже и со смущением заметил, что Серегил не возбуждён. Впрочем, как и он сам.
- Что-то не так.
Серегил улыбнулся:
- Всё так.
Покраснев ещё больше, Алек отвернулся и начал раздеваться, но когда дошёл до рубашки, Серегил перехватил его руку.
- Ложись.
Алек откинул стёганое одеяло и нырнул между чистых, пахнущих солнцем простыней. Его сердце колотилось у самого горла, а когда рядом лёг тали, оно уже было готово выскочить.
Серегил приподнял правую руку Алека и скользнул под неё, положив голову ему на грудь и обхватив рукой за талию. Потом он зевнул, и Алек почувствовал, как напряжение уходит из тела его друга - его возлюбленного. То ощущение лёгкости и естественности, которое он испытал этим утром, когда обнимал Серегила, вернулось опять. Он гладил шелковистые волосы Серегила и смотрел на танцующие по потолку тени. Чувствовать у себя на груди мягкое дыхание сквозь тонкую ткань рубашки было необыкновенно приятно. Постепенно жар снова начал разгораться в животе Алека. Они делили кровать много раз, но вот так - ещё никогда.
Спустя несколько минут Серегил поднял на него глаза.
- Я вижу, у тебя ещё остались вопросы.
Алек призвал всё оставшееся мужество, чтобы озвучить своё главное опасение.
- Помнишь тот раз, когда я нашёл тебя в борделе с зелёным фонарём?
Серегил широко улыбнулся:
- Такое не забывается.
- Ну…
Произнести это было так же трудно, как заставить себя спрыгнуть со стены в замке Кассарии! Однако на этот раз Алек не стал дожидаться, пока его сбросят.
- Просто… Я тут подумал о тех фресках…
Серегил удивлённо приподнял бровь:
- Хочешь попробовать что-то из их меню?
- Нет! Просто я… Я не уверен, что хочу делать некоторые из тех вещей. Точнее, многое из тех вещей!
- Забудь про них, - Серегил нежно убрал прядь светлых волос с щеки Алека. - Думаю, я знаю, что тебе понравится сегодня ночью. А если не понравится, ты всегда можешь об этом сказать.
Помедлив, Алек отодвинулся ровно настолько, чтобы можно было стянуть рубашку, не заехав локтём в нос Серегилу, и откинул одеяло.
Глаза Серегила расширились - такой смелости от своего обычно застенчивого тали он не ожидал. Чуть помедлив, он наклонился и поцеловал Алека, скользнув кончиком языка по закрытым губам. Ощущение было странным, но на удивление приятным, и Алек вернул поцелуй, чем заслужил от Серегила одобрительное «Ммм…» Бедром он почувствовал затвердевший член Серегила, в то время как его собственный прижался к животу. Чуть отстранившись, он выдохнул:
- Покажи мне.

***

Просить дважды ему не пришлось - Серегил тут же приступил к делу. Поначалу медленно, пальцами, губами и языком, касаясь его так, что Алек только хватал ртом воздух и дрожал. Серегил нашёл на его теле такие чувствительные места, о которых он раньше и не догадывался: сбоку шеи, на сгибе локтя, лодыжка, за мошонкой. Погрузившись в новые ощущения, он лежал, позволяя Серегилу делать с ним всё, что тот хотел - ничего подобного он никогда не испытывал, даже с Мирицией. Его член напрягся до боли, но Серегил почему-то его не касался, даже когда Алек начал двигаться под его руками, пытаясь привлечь внимание к этому месту.
Серегил мягко усмехнулся, после чего вытянулся рядом и поцеловал правое колено Алека. Потом немного выше, и ещё немного, и ещё, медленно поднимаясь к краю островка из светлых курчавых волос. Дыхание Алека участилось, когда Серегил начал водить языком по чувствительному месту сбоку от паха. Когда Мириция в борделе брала его в рот и обводила языком, он испытывал возбуждение и удовольствие, но теперь, когда то же самое делал Серегил, это было ещё лучше, да и в плане техники куртизанка явно уступала его тали. Гладя волосы Серегила дрожащими пальцами, Алек как будто со стороны слышал свой бессвязный прерывистый шёпот, молящий об освобождении. Но Серегил остановился слишком рано. Чересчур слишком.
- Ещё нет, тали, - сказал он, проводя языком по его члену в последний раз от основания до крайней плоти. Он потянул Алека, усаживая к себе спиной, и начал, покусывая, целовать его шею и плечи, одновременно лаская грудь и живот всего в каких-то нескольких мучительных дюймах от того места, где Алек хотел, чтобы его снова коснулись. На мгновение прервавшись, Серегил что-то выдохнул на ауренфийском в шею Алеку.
- Что?
- Моё сердце твоё навсегда.
- Моё тоже, - ахнул Алек, когда большой палец коснулся его левого соска. - То есть, твоё, я хотел сказать.
Серегил тихо рассмеялся глубоким, грудным смехом. А потом быстро провёл языком по уху любовника и, чуть сжав, покрутил его напрягшийся сосок, поддразнивая. Алек почувствовал себя на грани обморока. Илинестра управляла и обманывала с помощью магии, Мириция была милой и доброй. Но только теперь он понял, что бывает, если соединить любовь с сексом. И это было лучше, чем любое волшебство.
Пожалуй, даже чересчур. Когда Серегил взял член Алека в руку и начал ею двигать, прикусывая кожу между плечом и шеей, это было уже слишком. Перед глазами у него всё побелело, и он выгнулся в руках Серегила в долгой агонии наслаждения, выплёскивая сперму себе на грудь, живот и руку, по-прежнему сжимающую его член. Сгорая от стыда, он сделал слабую попытку высвободиться, но Серегил только обнял его крепче, и Алек ощутил на своей щеке дыханием:
- Всё хорошо, тали. Я приму это как комплимент, - и Серегил лизнул блестящий палец, словно тот был покрыт мёдом.
Алека захлестнул новый прилив желания. Нащупав кусок простыни, он вытерся и, развернувшись в руках Серегила, мягко сжал его мошонку, одновременно проводя пальцами по гладкому твёрдому стволу. Чувствовать в своей руке член другого мужчины было очень необычно.
- Покажи мне больше.

***

Серегил никогда не встречал кого-то, кто выглядел бы так невинно и в то же время так распутно, - но у Алека это как-то получалось. Это, и его на удивление уверенные движения почти заставили Серегила потерять голову. Потянув Алека за собой вниз, Серегил прошептал:
- Касайся меня так же, как я тебя.
Алек всегда был способным учеником, и этот раз не стал исключением. «Вот бы он так же быстро учился фехтованию!» - подумал вдруг Серегил и еле удержался, чтобы не захихикать.
Тем временем Алек сел рядом на колени и провёл руками по его груди. Кончики пальцев на правой руке были слегка шершавыми от тетивы. Серегил задрожал от удовольствия, когда эти руки начали блуждать по его плечам и вниз, ко внутренней стороне бёдер. Он тихо выругался от наслаждения, когда Алек провёл языком по изгибу ступни. Затем он принялся целовать его горло, медленно опускаясь к пупку. От касания мягких светлых волос по телу Серегила побежали мурашки, но Алек остановился, всего лишь чуть-чуть не дойдя до пункта назначения.
«Колеблется или мстит?» - забавляясь, подумал Серегил. Но вскоре выяснилось, что ни то ни другое, когда Алек лизнул кончик плоти, после чего обхватил её рукой, лаская в идеальном ритме.
Экстаз почти сразу потряс тело Серегила, пройдясь по нему волнами и вытянув полузадушенный хриплый возглас. Бурно кончив в руке Алека, он беспомощно лежал, распростёртый, пытаясь отдышаться, когда его тали вытянулся рядом. Серегил нашёл руку Алека и сжал её.
- Спасибо.
Алек широко улыбнулся, безмерно гордый собой.
Счастье... безудержное, всепоглощающее - Серегил растворился в нём. Отчаянье и жалость к себе, в которых он захлёбывался накануне, казались сейчас полузабытым кошмарным сном.
Какое-то время они просто лежали вместе, слушая ночной ветер и биение сердец друг друга. Когда голова, наконец, перестала кружиться, Серегил перекатился на Алека сверху и начал целовать его шею, постепенно опускаясь вниз.
- Твоя очередь.

***

Свеча давно оплавилась и погасла, когда они упали, удовлетворённые, на подушки. Пот медленно высыхал, остужая кожу. Алек широко зевнул, сонно моргая.
- Извини.
Серегил одарил его нежной улыбкой.
- Извиняться не за что, тали.
Перевернувшись на бок, он притянул Алека к себе спиной и поцеловал его в макушку.
- Всё было чудесно. Спи.
Алек и так заснул почти до того, как Серегил закончил говорить. А тот пролежал, бодрствуя, чуть дольше, вспоминая о всех тех случаях, когда они почти потеряли друг друга. Но вскоре запах и тепло Алека прогнали тёмные мысли.
- Навсегда, тали, - тихо поклялся Серегил. - Никто, кроме тебя.

***

Незадолго до рассвета Серегила что-то разбудило. Лежа рядом со спящим Алеком, он чувствовал себя так, будто его переполняет солнечным светом. Ничего подобного он до сих пор не испытывал. Спустя мгновение он осознал, что то, что он чувствует - не только его эмоции. Это ощущалось почти как второе сердце, бьющееся у него в груди.
Сбоку шевельнулся Алек и тут же распахнул глаза в немом изумлении.
- Серегил?
- Ты тоже это чувствуешь?
Алек сел, прижимая руку к груди под горлом.
- Что это? Я чувствую… тебя!
Смеясь, Серегил потянул Алека к себе и обнял. Его сердце пело от радости.
- Узы. Те, что возможны только между тали. Наши души соединены. Chypta Aura!* Не думал, что когда-нибудь испытаю это.
- Правда?
Серегил почувствовал укол разочарования - но не его собственного. С непривычки это обескураживало. Да, потребуется время, чтобы привыкнуть.
- Нет, я не то имел в виду, тали. Просто я никогда и мечтать не смел, что мы с тобой будем вот так вместе.
- Ты можешь читать мои мысли?
- Нет, не совсем. Но я могу чувствовать то, что чувствуешь ты.
- Я тоже.
Серегил провёл рукой по щеке Алека.
- Это потрясающе.
Алек закрыл глаза и кивнул.
- Я думаю, ощущения не будут такими сильными всё время. Но узы останутся, пока мы любим друг друга.
Алек прижался к нему.
- Лично я меняться не собираюсь, так что ты влип по уши.
- Ну, на это я могу ответить только одно.
- М? Ммм!..

***

Проснувшись повторно, Алек услышал доносящиеся снизу звон посуды и скрежет каминного скребка.
- Мы пропустили завтрак, - зевнул Серегил.
Бурно проведённая ночь оставила после себя характерный запах, да и мочевой пузырь был полон, но мысль о том, что прямо сейчас придётся лицом к лицу встретиться со всеми остальными, повергла Алека в ужас. Серегил всё понял без слов. Возможно, это снова были узы.
- Оденься, - шепнул он.
Вместе они выбрались из спальни через окно и проскользнули в оставленную без присмотра конюшню. Оставив сёдла, они вскочили на лошадей и отправились к пруду.
Вода ещё не успела прогреться, но Серегил скинул одежду и нырнул, чтобы тут же вынырнуть, отплёвываясь.
- Яйца Билайри, холодная!
Мать выдра с двумя детёнышами наблюдала за ними с берега, явно недовольная помехой их утренней рыбалке. Алек тоже погрузился в воду, подумав про себя, что не такая уж она и холодная. Он подплыл к Серегилу и обвил его руками, стоя по грудь в воде.
- Ты всегда мёрзнешь.
У Серегила зуб на зуб не попадал, но улыбка никуда не исчезла:
- А ты всегда тёплый. Но как бы я ни хотел снова заняться с тобой любовью прямо здесь и сейчас, боюсь, твоё тепло не идёт ни в какое сравнение с этой ледяной водой.
В итоге оба ограничились тем, что помогли друг другу помыться и, освежившись, поехали обратно. Войдя в кухню как ни в чём не бывало, они уже настроились позавтракать без свидетелей на правах проспавших гостей, но неожиданно наткнулись на Арну. Та только глянула на них и рассмеялась:
- Так вы только сейчас очнулись?
Лицо Алека запылало, и он почувствовал сильное искушение пуститься наутёк. Но Серегил просто рассмеялся и налил себе чашку чая из греющегося над очагом чайника.
- Да, очнулись. От завтрака что-нибудь осталось?

***

Внешне всё вокруг осталось таким же, как и всегда, но взгляды, которые Майкам, Кари и слуги бросали на Алека, когда думали, что он не видит, говорили о другом. Это смущало, но он ни о чём не жалел. Утром он тренировался на мечах с Майкамом, безгранично благодарный ему за то, что тот не поднимает тему их ночной активности, а после они с Серегилом помогли Майкаму собирать в стога сено на одном из полей за домом.
День выдался тёплым. Когда Майкам вернулся в дом, чтобы принести им воды, Серегил утянул Алека за стог и опрокинул на хрустящее ломкое сено, навалившись сверху. Широко улыбаясь, он раздвинул ему ноги и зажал лицо между ладоней:
- Я сегодня очень хорошо спал благодаря тебе.
- Я тоже, как только ты мне позволил.
Даже после всего, что они делали этой ночью, Алек всё ещё краснел. Правда на этот раз смущение было не единственным, что он испытывал. Широкая улыбка Серегила сделалась лукавой, когда он заметил выпуклость в штанах Алека. Он медленно съехал ниже, давая Алеку почувствовать свою собственную.
- Здесь?! Нет! - выдохнул Алек, пытаясь его отпихнуть.
- Успокойся, это будет всего лишь прелюдия, - промурчал Серегил, перекрывая возражения тали поцелуем. Алек шевельнулся под ним в нерешительном протесте (что только ухудшило ситуацию), после чего сдался и вернул поцелуй, встречая его язык своим. Это по-прежнему было странно, но на удивление интимно и возбуждающе. Поглощённые друг другом, они не заметили возвращения Майкама, пока тот не выплеснул на них флягу холодной воды.
- Яйца Билайри! - выплюнул Серегил, скатываясь с Алека.
- Я бы сказал, что чьи-то ещё, - заметил Майкам с широкой ухмылкой. - Хорошо что я не взял с собой Илию.
Алек подскочил, натягивая вниз подол промокшей насквозь рубашки, чтобы прикрыться, хотя явное веселье Майкама и так подействовало не хуже ледяного душа.
Майкам рассмеялся:
- До ужина ещё есть время, идите помойтесь. Думаю, холодная вода пойдёт вам обоим на пользу.
Уходя, Серегил послал ему грубый жест, но с ухмылкой от уха до уха - было видно, что он не смущён ничуть. Лицо Алека, напротив, пылало, и он даже ощутил лёгкий приступ тошноты. Улыбка Серегила исчезла, когда он положил руку на плечо Алека.
- Извини. Я должен был подумать…
- То, что все знают, и так уже плохо, - пробормотал Алек. - Нет необходимости, чтобы они ещё это и видели.
Слова не успели выскочить, как он даже без уз понял, что сделал Серегилу больно. И тем не менее теплота не исчезла из серых глаз его возлюбленного, когда он произнёс:
- Я понимаю, тали. Мне очень жаль. Мне следовало понять.
Алек почувствовал себя ещё хуже.
- Я просто…
- Всё ещё праведный далнан?
- После прошлой ночи?
Усилием воли Алек заставил себя не оглянуться по сторонам, когда взял Серегила за руку. С того места, где они стояли, было видно, как играет Илия, прыгая по двору за кухней. Серегил сжал его руку, давая понять, что невысказанное извинение принято.
- Я не жду, что ты изменишься, Алек. Я люблю тебя таким, какой ты есть.

***

Тем вечером они отправились спать рано. Не успел Алек опустить щеколду на двери, как Серегил прижал его к стене рядом с дверью, целуя взасос. Он запустил пальцы в ещё мокрые волосы Серегила, и тот прижался к нему, давая почувствовать вновь пробудившееся желание.
На этот раз Алек не возражал. Надеясь искупить сказанное утром, он стянул с Серегила рубашку и лизнул в шею, пробуя на вкус чуть слышный аромат соли, оставшийся после трудового дня.
В ответ Серегил потянул Алека к кровати и, уложив, плюхнулся сверху. Почувствовав растущее желание Серегила вкупе со своим собственным, Алек перестал волноваться о том, знает ли кто-нибудь в доме, чем они сейчас займутся.
- Это войдёт в привычку? - спросил он между поцелуями, сжимая руками ягодицы Серегила.
Серегил приподнял бровь, усмехнувшись уголком рта:
- Я очень на это надеюсь!

Примечания:

*Talí (Aur.) - «Возлюбленный» или «дорогой». Обращение к члену семьи или любовнику.

*Rei phöril tös tókun meh brithir, vrí sh'ruit'ya. (Aur.) - "Даже если ты воткнёшь мне в глаз кинжал, я не дрогну". Клятва верности. (Зашибись!))))))))

*Chypta Aura! (Aur.) - "Благодарю тебя, Аура!"

(ВВП))) Mad Sophie

@темы: interpretation, Nightrunners

---

Оно слилось... слилооосссь...

Кхем, кха-кха, кхе, буеее будучи поставленной Акивой перед жестоким выбором делать посты два раза в год в прежний днев, дабы его не послали в архивЪ, пришлось нажать на кнопку с двусмысленным названием.

---

Вот такое бесстрастное, по-буддистки отходя ко сну - Нота Бене: отпилить ножовкой все конечности, к-рыми пишут субтитры 99 и 9 % русских сабберов японских оригиналов с английских подстрочников. Благо они всегда свои координаты вКонтакте оставляют...

@темы: раздался голос из колодца

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Очередные метаморфозы. Такие неизменные. =)))

Спасибо, Леа)))

@темы: у соседа трава зеленее

---

*глубокая такая убеждённость*

Мужские пальцы с маникюром отвратительны! А с лаковым покрытием отвратительны вдвойне. И я не против ухоженных рук, я против слишком ухоженных.

@темы: раздался голос из колодца

---

Ни о чём =)

Из разговора:
- Все люди делятся на выпуклых и вогнутых. Вот я, к примеру, выпуклая. А ты - вогнутая.
- А если я надуюсь?
- То будешь, как подушка безопасности.
- Я слышала, они тоже травматичны. ... Особенно для выпуклых.
- Ты на что намекаешь?!
- Кто, я?
- Так... ты забыла, кто из нас выпуклый?!
- ... Ты.
- Какого ты на мой живот смотришь?!..
- Не, мне просто твоя новая блузка нравится.
- Ты... ты выпукло-вогнутая !

Cousinage dangereux voisinage.

@темы: раздался голос из колодца

---

Заголовок

...а, постить думы надо сразу после того, как подумал. Потому что если не успел, то подумаешь ещё, потом ещё, потом переосмыслишь и... можно эти думы спускать в унитаз, ибо делиться ими уже не хочется: переработались внутри организма, потеряв все вредные вещ-ва для окружающих.

З.Ы. А вот комменты я всегда пишу не задумываясь.

@темы: раздался голос из колодца

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Оно, в смысле, то самое))))))))

@темы: звук

---

Chilling Romance

Корейский фильма с русский субтитра - really chilling. Out.

Спойлеррр. Прочитай когда/если посмотришь.

Это какой же мелочной сцукой надо было при жизни быть, чтобы после смерти жизнь лучшей подруги ради медальончика испоганить?

@темы: I can... see!

---

К слову...

"Пока есть берега, всегда будут существовать мосты, и мы должны иметь мужество вступать на эти мосты". №38

"...или учиться плавать, - я бы добавила. - Или строить новые. Или разрушать старые. Или делать паромы. Или..." Блин, я так люблю эту возможность выбора!

@темы: раздался голос из колодца

---

Письма из Котла

Пару штук давным-давно видела в оригинале под стеклом в Волгограде, но мой немецкий оставлял и продолжает желать лучшего (да, можешь не спорить))). А так хотелось остальные почитать! Но не было возможности. А теперь есть. И-нет. И Пупс, знаешь, так странно сидеть здесь, в тёплой комнате с обогревателем и кошкой, и читать письма, написанные замёрзшими заскорузлыми пальцами в бункерах или подвалах при свете керосиновой лампы или что там у них было. Но самое дикое, что действительно за строчками живых людей видишь. Вплоть до пара изо рта и липких портянок.
Единственное но - художественная кастрация писем в исполнении редакторов. Ни за что не поверю, что под Сталинградом из немцев исключительно интеллигенция воевала, и справедливости ради могли бы и остальные "2.1" процента перевести.

Из Котла, отрывки

Из Котла, отрывки

1
Жизнь моя превратилась в ничто, ей, как и десять лет назад, благоприятствуют звезды, но меня обходят люди... У меня не было друзей, ты знаешь, почему со мной не хотели иметь дело. Я был счастлив, когда сидел за телескопом и мог вглядываться в небо и звездные миры, я был счастлив, как ребенок, которому позволили играть со звездами.
Ты, Моника, была моим лучшим другом, не удивляйся, так оно и было. Слишком серьезное сейчас время, чтобы шутить. Этому письму понадобятся две недели, чтобы добраться до тебя. И до тех пор ты уже, наверное, прочитаешь в газете о том, что здесь произошло. Не ломай себе надо всем этим голову, в действительности все выглядело совершенно иначе, и пусть другие докапываются до истины. Какое нам дело до всего этого. Я мыслил всегда световыми годами, чувствовал секундами. Здесь я тоже имею дело с погодой. Нас здесь четверо, и если бы и дальше все шло так, как идет, мы могли быть довольны нашим положением. Наши обязанности очень просты. Измерение температуры и влажности воздуха, высоты облаков и видимости. Если какой-нибудь чинуша прочитает то, что я пишу, у него глаза на лоб вылезут: как можно, раскрытие служебной тайны! Но что значит наша жизнь, Моника, в сравнении с миллионами лет звездного неба? Сегодня прекрасная ночь, и прямо над моей головой Андромеда и Пегас, очень скоро я буду рядом с ними. Я доволен и спокоен, этим я обязан звездам, и среди них ты для меня самая прекрасная. Звезды бессмертны, а человеческая жизнь—песчинка во Вселенной.
Вокруг все рушится, гибнет целая армия, ночь и день в огне, а мы четверо заняты тем, что ежедневно сообщаем данные о температуре воздуха и высоте облаков. В войне я понимаю мало. Ни один человек не погиб от моей руки. Я ни разу не выстрелил из моего пистолета. Но, насколько я знаю, противнику это будет безразлично. Конечно, мне бы хотелось еще, ну, хоть лет двадцать посчитать звезды, только вряд ли это удастся.

2
...У меня в руках твоя фотография. Я долго в нее вглядываюсь. И вспоминаю чудный вечер в последнее мирное лето — мы вдвоем идем по цветущему лугу к нашему дому. Близость наша сначала говорила языком сердца, а потом зазвучала истинной любовью и счастьем. Мы говорили о нашем будущем, которое разворачивалось перед нами, как многоцветный ковер.
Ничего не осталось от того ковра. От того летнего вечера и цветущей долины. Мы в разлуке. И вместо яркого ковра бесконечное белое поле, и сейчас не лето, а зима, и нет будущего, во всяком случае, для меня его нет и потому, наверное, и для тебя.
Меня все время мучало какое-то необъяснимое чувство, я не понимал, что это, но теперь я знаю — это был страх за тебя. Я через тысячи километров ощущал, что и ты чувствуешь то же самое. Когда получишь это письмо, вслушайся в него и, быть может, ты услышишь мой голос. Нам говорят, что мы тут сражаемся за Германию, но очень немногие здесь верят, что нашей Родине нужны бессмысленные жертвы.

3
...В каждом письме ты пишешь, что хочешь поскорее увидеть меня. Ничего удивительного нет в том, что ты так тоскуешь. Я тоже очень жду встречи.
Беда в том, что между строк я угадываю твое страстное желание иметь рядом не только мужа и любовника, но и пианиста. Я это явно ощущаю. Но разве это не страшный парадокс — я должен был бы чувствовать себя несчастнейшим из людей, а я со своей судьбой примирился. Моя же жена вместо благодарности за то, что я вообще еще (пока) жив, клянет судьбу, меня постигшую.
У меня возникает подозрение, что ты в глубине души даже упрекаешь меня, будто я сам виноват в том, что больше никогда не смогу играть. Этой правды ты добивалась? Ты непременно хотела узнать из письма то, что мне легче было бы сказать тебе при встрече. Но, может быть, это к лучшему, потому что положение наше здесь таково, что какие-либо умолчания непозволительны.
Не знаю, смогу ли я когда-нибудь еще говорить с тобой, поэтому даже хорошо, что это письмо попадет в твои руки, и если я все-таки вернусь, ты уже будешь знать правду. Мои руки изувечены, и это произошло еще в начале декабря. На левой нет мизинца, но что гораздо хуже — на правой обморожены три средних пальца. Кружку я могу теперь держать только большим пальцем и мизинцем. Я довольно беспомощен, ведь только когда у тебя нет пальцев, понимаешь, как они необходимы для самых простейших дел. Проще всего мне стрелять — при помощи мизинца. Руки пропали. Не могу же я всю жизнь стрелять, а ведь ни для чего другого я не гожусь. Может быть, смогу стать лесничим? Но это юмор висельника, и я пишу это, чтобы успокоить самого себя.
Курт Ханке — мне кажется, ты должна помнить его (по коллегии в 37-м году)— восемь дней назад на маленькой улочке играл на рояле «Аппассионату». Да, не каждый день случается такое, чтобы рояль оказался прямо на улице. Дом взорвали, но инструмент, вероятно, пожалели, вытащили на улицу. Каждый солдат, проходивший мимо, барабанил на нем, ну скажи мне: где еще можно увидеть рояль прямо на улице? Я, кажется, уже писал тебе про это, про то, как он потрясающе играл 4 января, я думаю, скоро он будет на самом передке.
Прости, что употребляю этот термин, так на нас повлияла война. Но если паренек вернется с фронта, мы о нем еще услышим. Я никогда не забуду этих минут. Одни его слушатели чего стоили! Жалко, что я не писатель, чтобы передать словами, как около сотни солдат сидели в шинелях, завернувшись в одеяла, стоял грохот разрывов, но никто не обращал внимания, — слушали Бетховена в Сталинграде, может быть, и не понимая его. Ну что, стало тебе легче, когда ты узнала всю правду?

4
...Избавьте меня от Ваших добрых советов. Вы что, не понимаете, в какое Вы меня ставите положение? Что Вы пишете! Вы бы этого не сделали, уж Вы бы знали, как надо было сделать! К чему все это? Вы же знаете, что я разделяю Ваши взгляды, и мы говорили об этом гораздо больше, чем нужно, но нельзя же об этом писать. Вы что же, других идиотами считаете?
А если я сейчас пишу так откровенно, то потому, что знаю, что со мной ничего не может случиться, я предусмотрительно не называю фамилию отправителя, и это письмо Вы получите известным Вам путем. А даже если бы и узнали, кто его написал, то нет для меня более надежного убежища, чем Сталинград. Легко сказать: «Сложи оружие». Вы что, думаете, русские нас пощадят? Вы же умный человек, почему же Вы тогда не потребуете от своих друзей, чтобы они отказались производить оружие?
Легко давать добрые советы. Но так, как Вы себе это представляете, не получится. Освобождение народов, что за ерунда! Народы останутся теми же, меняться будет только власть, а те, кто стоит в стороне, снова и снова будут утверждать, что народ надо от нее освободить. В 32-м еще можно было что-то сделать, Вы это прекрасно знаете. И то, что момент был упущен, тоже знаете. Десять лет назад речь шла о бюллетенях для голосования, а теперь за это надо расплачиваться такой «мелочью», как жизнь.

5
...Вчера на наблюдательном пункте Ханнес уговорил меня написать тебе. Я неделю колебался, писать или не писать это письмо, потому что думал: неизвестность хоть и мучительна, но все-таки оставляет искру надежды. То же самое я думал и по поводу своей судьбы. Каждый раз, засыпая, осознавал всю отчаянность нашего положения — между надеждой и гибелью. Но я старался ничего не додумывать до конца. Я много раз мог погибнуть, но прежде это было бы внезапно, неожиданно, без подготовки. А сейчас все иначе, с сегодняшнего утра я знаю, что нас ждет, и мне стало легче, поэтому и тебя я хочу освободить от мук неизвестности.
Когда я увидел карту, я пришел в ужас. Мы совершенно покинуты без всякой помощи извне. Гитлер нас бросил в окружении. И письмо это будет отправлено в том случае, если наш аэродром еще не захвачен. Мы находимся в северной части города. Солдаты моей батареи об этом тоже догадываются, но не имеют таких точных сведений, как я. Значит, вот каков он, конец. В плен ни я, ни Ханнес не сдадимся; вчера после того, как наша пехота снова заняла наш опорный пункт, я видел четверых взятых русскими в плен. Нет, в плен мы не сдадимся. Если Сталинград падет, ты услышишь и прочтешь об этом, и тогда ты будешь знать, что я не вернусь.

6
... Восставать против этого не имеет никакого смысла, я обязательно нашел бы выход, если бы он был. Само собой разумеется, я сделал все, чтобы выбраться из этой западни, но отсюда есть только два пути — на небо или в Сибирь. Остается только ждать, все остальное бессмысленно.
Что ж, на родине кое-кто станет потирать руки — удалось сохранить свои теплые местечки, да в газетах появятся патетические слова, обведенные черной рамкой: вечная память героям. Но ты не дай себя этим одурачить. Я в такой ярости, что, кажется, все бы уничтожил вокруг, но никогда я еще не был столь беспомощен.
Я твержу себе только одно, я без конца твержу себе: останься живым и здоровым, тогда, быть может, удастся пережить самое тяжкое. Здоровье — залог возвращения, я не хотел бы, чтобы мое место на родине занял кто-то другой. Если встретишься с коллегами, скажи им об этом так, как здесь написано. Чем выше кресло, тем больнее с него падать.

7
...Ты жена немецкого офицера, и потому, я уверен, ты примешь все, что я скажу, с мужеством и стойкостью, как в тот день на платформе, когда провожала меня на Восток. Я не умею писать письма и никогда не мог написать тебе больше страницы. А сейчас мне так много нужно сказать тебе, но я приберегаю это на потом. Потом — это значит через шесть недель, если все будет хорошо, и через сто лет, если все кончится плохо. К этому ты должна быть готова. Если все будет хорошо, мы сможем еще долго обо всем говорить, — к чему тогда писать длинное письмо, тем более что я этого не умею. А если все кончится плохо, никакие слова не помогут.
Ты ведь знаешь, Августа, что ты значишь для меня. Мы мало или почти совсем не говорили друг с другом о наших чувствах. Я очень люблю тебя, и ты любишь меня, и потому ты должна знать правду. Ты найдешь ее в этом письме. А правда в том, что мы ведем тяжелейшие бои в совершенно безнадежном положении. Безысходность, холод, голод, самопожертвование, сомнения, отчаяние и чудовищная смерть. Больше я ничего тебе не скажу. Я ведь ничего не рассказывал и когда был в отпуске, и в письмах об этом ничего не писал. Когда мы бывали вместе — и в письмах тоже, — мы были только мужем и женой, а война это только неизбежный чудовищный фон нашей жизни. Правда — это знание того, что нам предстоит. Не нытье, не жалобы, а спокойная констатация фактов.
Я не могу отрицать и моей собственной вины в том, что происходит. Пусть ее пропорция — один к семидесяти миллионам, доля хоть и маленькая, но она есть. Я вовсе не собираюсь прятаться от ответственности, единственное мое оправдание в том, что, отдавая свою жизнь, я эту вину искупаю. Хотя в вопросах чести не может быть торговли.
Августа, ты сама почувствуешь тот час, когда тебе придется стать сильной. Не надо слишком страдать и горевать, когда меня не будет. Во мне нет страха, только сожаление о том, что доказать свое мужество я могу лишь гибелью за это бессмысленное, чтобы не сказать преступное, дело. Помнишь, как говорил X.: признать вину — значит искупить ее. Постарайся не слишком быстро забыть меня.

8
...Сегодня я снова пишу тебе письмецо, хотя только вчера отправил два: одно тебе, второе Хансу Мюльнеру. На мое молчание ты не можешь пожаловаться. Я от всей души поздравляю бабушку с 74-летием и очень жалею, что не могу попробовать вашего именинного пирога. Есть у вас из чего испечь его? У нас тут, конечно, о пирогах и речи нет, но, когда выберемся отсюда, будет все, а пока приходится потуже затягивать пояса. Сходи в сберкассу, сними пятьдесят марок и купи для бабули хороший подарок. Пусть порадуется. У Бергеров наверняка есть кофе, ведь он работает в управлении порта. Если у них есть, они тебе обязательно дадут, ты только скажи, что для дня рождения. Они мне многим обязаны.
Прости, что пишу такую ерунду. Но лучше уж ерунда, чем совсем ничего. Никогда не знаешь, где тебя настигнет пуля. Но ты не бойся за нас. Мы непременно выберемся и сразу же получим все по 4 недели отпуска.
Тут очень холодно, а у вас снег лежит? Тут его столько, что надо следить, как бы он тебя не засыпал.

9
...Такая вокруг неразбериха, что не знаю, с чего начать. Может, лучше прямо с конца?
Дорогая Энне, ты, конечно, удивишься, получив такое странное письмо, но если ты внимательно вчитаешься, оно тебе не покажется, может быть, таким уж странным. Ты меня раньше всегда считала филистером и, наверное, была права. Я вот, например, вспоминаю, как укладывал в портфель свой завтрак: два бутерброда обязательно слева, два — справа, на них я клал яблоки, потом уже термос. Термос должен был всегда лежать на яблоках, чтобы масло на бутербродах не таяло. Ведь это было, как говорит наш дядя Херберт, упорядоченное время. Теперь я больше не филистер. Посмотрела бы ты, как я теперь хожу на свою «работу». В нашем бункере тепло. Мы разобрали несколько грузовиков и, что горит, отправляем в печку. Об этом никто не должен знать, но здесь сейчас других забот хватает.
Моя «работа» в двух шагах. Я тебе несколько дней назад об этом писал. Это бункер, в котором прежде жил какой-то капитан. Я тебе долго и подробно об этом рассказываю, а хотел бы написать совсем о другом. Не то чтобы хотел, но, наверное, я все-таки обязан это сделать. Не хочу нагонять на тебя лишнего страха, но дело наше, кажется, дрянь. Это все говорят. Мы в глубоком тылу, разве что изредка услышишь выстрел, а больше ничто не напоминает о войне. Такое можно выдержать хоть сто лет. Но не могу без тебя. Долго это не продлится, мы каждый день надеемся отсюда выбраться. Живем этой надеждой вопреки всем разговорам.
Уже семь недель, как армия окружена. И еще семь недель такое не может продлиться. Я должен был поехать в отпуск в сентябре, но не тут-то было, пришлось только тем утешаться, что и у других отпуск пропал. Вчера нам сказали, что в конце января треть из нас поедет домой. Один фельдфебель из штабной роты вроде это слышал. Но может быть задержка на несколько дней. Тут теперь никто не знает точно, что происходит. Я уже 8 месяцев не был с тобой, потерпи еще несколько дней. К сожалению, не могу тебе много привезти, но, может быть, удастся что-нибудь купить в Лемберге. Я заранее радуюсь отдыху, но еще больше встрече с тобой и с матерью. Когда получишь телеграмму, извести сразу дядю Херберта. Хорошо жить ожиданием радости, со вчерашнего дня я в нее поверил и начал вычеркивать дни в календаре — каждый зачеркнутый день приближает меня к вам.

10
...Ты свидетель, что я всегда этому противился, боялся ехать на Восток и вообще боялся войны. Я ведь так и не стал солдатом, только форму ношу. Ну и что я получил в итоге? А что другие получили, кто ничему не противился и не боялся ничего? Что мы все получили? Мы статисты воплощенного безумия. Что нам от этой геройской смерти? Я раз двадцать на сцене изображал смерть, а вы сидели в плюшевых креслах, и моя игра казалась вам правдивой. И теперь очень страшно осознавать, как мало общего имела эта игра с реальной смертью.
Смерть всегда изображалась героической, восхищающей, захватывающей, совершающейся во имя убеждения или великого дела. А как же выглядит реальность? Люди подыхают от голода, лютого холода, смерть здесь просто биологический факт, как еда и питье. Они мрут, как мухи, и никто не заботится о них, и никто их не хоронит. Без рук, без ног, без глаз, с развороченными животами они валяются повсюду. Об этом надо сделать фильм, чтобы навсегда уничтожить легенду «о прекрасной смерти». Это просто скотское издыхание, но когда-нибудь оно будет поднято на гранитные пьедесталы и облагорожено в виде «умирающих воинов» с перевязанными бинтом головами и руками.
Напишут романы, зазвучат гимны и песнопения. В церквах отслужат мессу. Но с меня довольно, я не хочу, чтобы мои кости гнили в братской могиле. Нечто подобное я написал профессору X. Я непременно еще напишу ему. Но не удивляйтесь, если некоторое время от меня не будет никаких известий, потому что я твердо решил стать хозяином собственной судьбы.

11
...Сегодня мы с О. провели чудный спокойный вечер. В бункере никого нет. Русские молчат, и мы смогли сегодня раньше кончить. Бутылка «Кордон Руж» сделала этот тихий вечер еще более приятным.
Я прочитал в «Военном дневнике» заметки Биндинга и других. Как точно выражено там, а у него в особенности, то, что нас так волнует. Отсекается все второстепенное и несущественное. Только судьбоносное звучит в его мыслях, в его словах.
Мы сейчас ничего не ждем для себя от тех больших решений, которые рано или поздно придется принять наверху. И конечно, никто не может сказать, не обгонит ли быстро бегущее время эти решения. И все же это единственное, что вселяет в нас надежду. А пока идут ожесточеннейшие бои за высоту X. и на окраинах города. Генералы и полковники носятся с мыслью, что именно эта высота X. может стать поворотным пунктом в судьбах мира. И не только генералы!
Ежедневно отвоевываются какие-то позиции: мы вышвыриваем противника или он вышвыривает нас, смотря, кто эти позиции занимает. А захватывать позиции только в том случае, если можешь их удержать, — на такое решение пока не способны ни мы, ни противник.
И так и в малом, и в большом! Бесконечное отсутствие существенных результатов требует какой-то немыслимой безучастности или терпения, это стоит огромных усилий, потому что сводится только к одному — ожиданию.
Скоро десять. Пойду высплюсь, сколько могу. Ведь чем больше спишь, тем меньше чувствуешь голод. А голод — вещь очень тяжелая.
Вся моя любовь — вам!

12
...Ну вот, теперь ты знаешь, что я не вернусь. Пожалуйста, сообщи об этом нашим родителям как можно осторожнее. Я в тяжелом смятении. Прежде я верил и поэтому был сильным, а теперь я ни во что не верю и очень слаб. Я многого не знаю из того, что здесь происходит, но и то малое. в чем я должен участвовать, — это уже так много, что мне не справиться. Нет, меня никто не убедит, что здесь погибают со словами «Германия» или «Хайль Гитлер». Да, здесь умирают, этого никто не станет отрицать, но свои последние слова умирающие обращают к матери или к тому, кого любят больше всего, или это просто крик о помощи. Я видел сотни умирающих, многие из них, как я, состояли в гитлерюгенд, но, если они еще могли кричать, это были крики о помощи, или они звали кого-то, кто не мог им помочь.
Фюрер твердо обещал вызволить нас отсюда, его слова нам зачитывали, и мы им твердо верим. Я и сегодня еще верю в это, потому что надо хоть во что-нибудь верить. Если это окажется неправдой, то во что же мне верить? Тогда я не хочу ждать ни весны, ни лета, ничего, что приносит радость. Оставь мне эту веру, дорогая Грета, я всю свою жизнь или по крайней мере восемь лет верил в фюрера и в его слово... Это ужасно, с какими сомнениями здесь относятся к его словам, и стыдно, что нечего возразить, потому что факты против них.
Если то, что нам обещают, не будет выполнено, значит, Германия погибла, потому что в таком случае никто не будет верен своему слову. О, эти сомнения, эти ужасные сомнения, если бы можно было поскорее от них избавиться!

13
... К сожалению, у нас Рождество, о котором я тебе пишу, выдалось невеселое, хотя было довольно уютно и тепло. Мы стоим прямо у Волги. На Рождество нам удалось раздобыть даже рому, не очень крепкого, но замечательно вкусного. Один мой приятель достал кое-что в дивизии — ветчину и студень. Конечно же, украл на кухне, но было очень вкусно, да у них там полно, иначе он бы украсть не мог. Хлеба было в обрез, поэтому мы пекли оладьи — снизу ветчина, а сверху мука, вода и соль. Это уже мое четвертое Рождество на войне и, пожалуй, самое грустное. Но когда кончится война, мы все это возместим сторицей. Я твердо надеюсь, что следующее Рождество мы будем праздновать дома.
Мы уже три месяца под Сталинградом и до сих пор совершенно не продвинулись вперед. Здесь довольно тихо, но на другой стороне, там, где степь, идут бои. Там ребятам приходится тяжелее, чем нам. Но, что поделаешь, им не повезло. Может, и наш черед придет — у них большие потери. Лучше об этом не думать. Но не можешь не думать, потому что все двадцать четыре часа ничем не занят, только ждешь. А все мысли о том, что на Родине. Думали ли вы обо мне в рождественский вечер? У меня здесь было странное чувство — так бывает, когда ты чувствуешь, что кто-то о тебе думает.

14
...Сегодня я опять пишу тебе и, пожалуйста, еще раз передай привет от меня дома всем родным.
Русские повсюду наступают. А наши части из-за длительного голода, не имея возможности хоть один день отдохнуть от тяжелейших боев, находятся в состоянии полного физического истощения, но тем не менее героически сражаются. Не сдается никто! Когда на исходе все: хлеб, боеприпасы, горючее и люди, — раздавить нас, ей-богу, не велика доблесть.
Нам ясно, что мы стали жертвой тяжелейших ошибок руководства и все это «раздувание» значения крепости Сталинград нанесет нашему народу и народам вообще тяжелейший урон. И все же мы еще верим в счастливое воскресение нашего народа. Об этом позаботятся люди с правдивым сердцем. Придется проделать после войны огромную работу, чтобы положить конец проискам всех сумасбродов, дураков и преступников. Те, кто вернется с войны, выметут их, как сор из квартиры. Мы — прусские офицеры и знаем, что надо делать, когда в нас нужда.
Оглядываясь сейчас еще раз на свою жизнь, я не могу не благодарить судьбу. Все было прекрасно, просто замечательно. Это было восхождение вверх по лестнице, и последняя ступенька в конце тоже прекрасна, я даже мог бы назвать это гармоничным завершением.
Ты должна сказать родителям, чтобы они не слишком горевали. Они должны вспоминать обо мне с веселым сердцем. Никаких нимбов, пожалуйста, я никогда не был ангелом! И не ангелом я бы хотел предстать перед Господом, а солдатом со свободной, гордой, рыцарской душой, настоящим хозяином. Смерти я не боюсь, моя вера дает прекрасную свободу духа. И за это я особенно благодарен судьбе.
Передай мое завещание тем, кто придет после нас. Воспитай детей хозяевами! Строгая простота мыслей и действий! Никакого внимания к мелочам.
Окружи особой любовью родителей, чтобы помочь им пережить первую боль. И поставьте мне, как дяде X., такой же красивый скромный деревянный крест на кладбище в парке.
Пожалуйста, сохрани 3. как наше семейное гнездо. Это мое самое большое желание. В моей конторке лежит письмо, в нем я во время последнего отпуска написал о всех своих пожеланиях.
Еще раз обращаюсь с любовью ко всем вам, мои дорогие. Благодарю вас за все, и не опускайте головы! Всегда вперед!
Обнимаю вас всех.

15
...Если есть Бог, написала ты мне в твоем последнем письме, он скоро вернет тебя мне живым и здоровым. Ты писала: такого человека, как ты, который любит животных и цветы и никому не делает зла, любит своего ребенка и жену. Бог непременно сохранит.
Благодарю тебя за эти слова, письмо твое теперь всегда со мной в нагрудном кармане. Но если ты, дорогая, ставишь свою веру в существование Бога в зависимость от исполнения твоей надежды, ты окажешься перед очень тяжким решением. Я ведь религиозный человек. Ты всегда была верующей, но теперь это изменится, если мы будем исходить из нашей прежней позиции, ибо обстоятельства таковы, что выбрасывается на свалку все, во что мы верили. Я ищу слова, чтобы сказать тебе об этом. Или ты уже догадываешься сама? Мне показался странным тон твоего последнего письма от 8 декабря. Сейчас у нас середина января.
Это теперь на долгое время, а может, и навсегда, мое последнее письмо. Мой товарищ, которому надо на аэродром, захватит его, потому что завтра из нашего котла уйдет последний самолет. Положение уже стало неконтролируемым, русские в трех километрах от последней летной базы, и если мы ее потеряем, отсюда и мышь не вырвется—и я в том числе. Конечно, и другие сотни тысяч, но это слабое утешение, что делишь смерть с другими.
Если Бог есть... Там, на другой стороне, это тоже повторяют многие, и, наверное, миллионы в Англии и Франции. Я не верю больше в доброту Бога, иначе он никогда не допустил бы такой страшной несправедливости. Я больше не верю в это, ибо Бог прояснил бы головы людей, которые начали эту войну, а сами на трех языках твердили о мире. Я больше не верю в Бога, он предал нас, и теперь сама смотри, как тебе быть с твоей верой.

16
...Вечер накануне святого праздника мы, одиннадцать человек, встречали в еще не совсем разрушенной хижине с тихим благоговением. Было нелегко выбрать этих людей в огромной массе сомневающихся, разочарованных, утративших надежду, но те, кого я нашел, пришли с радостным сердцем, готовым к восприятию Божьего слова. То была странная община, собравшаяся в праздник рождения младенца Христа. Много алтарей в огромном мире, но нигде не найти столь нищего, как у нас. Вчера в этом ящике еще лежали гранаты, а сегодня я своей рукой повесил на него серый мундир павшего товарища, которому я в пятницу закрыл глаза. Я написал его жене письмо, полное утешений, да поможет ей Бог.
Я читал своим ученикам из Евангелия от христианина-язычника Луки историю Рождества, которая описывается во 2-й главе с первого по семнадцатый стих, и дал им черствый черный хлеб, как святые дары, как тело Господа нашего Иисуса Христа, и молил о милости и милосердии к ним. О пятой заповеди я не говорил . А они сидели вокруг на табуретках и смотрели на меня своими большими глазами на исхудавших лицах. Все они молоды, только одному 51 год. Я был счастлив, что мог вселить в их сердца мужество и утешение, все мы под конец подали друг другу руки и дали друг другу обещание, если кто-нибудь останется жив, отыскать близких тех, кто погиб, и рассказать им, как мы праздновали Святую ночь в 1942 году.
Пусть Господь не оставит вас, дорогие родители, ибо сейчас наступает вечер и нам надо завершать все наши дела в этом мире. И мы уйдем в этот вечер или в эту ночь, если того захочет Владыка мира. Но перед нами не ночь без просвета. Мы вручили себя в руки Божьи, и пусть он будет милостив к нам, когда придет наш час.

17
...Говорить в Сталинграде о Боге — значит отрицать его существование. Я должен сказать тебе об этом, дорогой отец, и поэтому мне вдвойне тяжело. Ты меня воспитал, отец, потому что матери не было, и всегда заставлял обращать мои глаза и душу к Богу.
И я вдвойне сожалею о своих словах, отец, потому что они будут последними, после них я уже больше ничего не смогу сказать утешительного и примиряющего.
Ты, отец, духовный мой пастырь, и в последнем письме я могу сказать только правду или то, что мне кажется правдой. Я искал Бога в каждой воронке, в каждом разрушенном доме, в каждом углу, у каждого товарища, когда я лежал в своем окопе, искал и на небе. Но Бог не показывался, хотя сердце мое взывало к нему. Дома были разрушены, товарищи храбры или трусливы, как я, на земле голод и смерть, а с неба бомбы, и огонь, только Бога не было нигде. Нет, отец. Бога не существует, или он есть лишь у вас. в ваших псалмах и молитвах, в проповедях священников и пасторов, в звоне колоколов, в запахе ладана, но в Сталинграде его нет.

18
...Можно сойти с ума, дорогой Хельмут, можно только писать об этом, но не знаешь кому. Тысячи несчастных в окопах на передовой и не помышляют о такой возможности—отправить письмо, они отдали бы за это все свое годовое солдатское жалованье. Всего год назад сидели мы с тобой в Ютеборге и зубрили «военную науку», а теперь вот я сижу в дерьме и вся та ерунда, которой нам забивали голову, мне совершенно ни к чему. Как и всем остальным. Если тебе вдруг в сводке встретится название «Царица» — может ведь так случиться, что когда-нибудь передадут правдивое сообщение, — то знай, что я там. Интересно, мы тут живем на Луне или вы там? Сидим 200 000 человек в дерьме, вокруг одни русские, и не можем громко сказать, что мы окружены окончательно и безнадежно.
Твое письмо я получил в понедельник, сегодня воскресенье — настоящий свободный день. Прежде всего хочу ответить тебе — ты поздравляешь меня с прибытием на фронт. Я только что прочитал Гнейзенау (на что здесь отнюдь не у всех есть время) и хочу процитировать тебе одно место из его письма, которое он отправил в Кольберг Бегелину: «...Бывали дни, когда даже земля дрожала, и я обманывал себя, как игрок, который смело ставит свой последний луидор в надежде, что счастье ему улыбнется, потому что снарядов у меня оставалось всего на четырнадцать дней, а уменьшить огонь я не мог из боязни, что противник догадается о нехватке у меня боеприпасов. Просто позор, как плохо оснащена была эта крепость».
Да, дружище, то было еще золотое время! Послушал бы Гнейзенау грохот непрекращающегося минометного обстрела и 200 артиллерийских орудий на одном километре фронта. Но не только он, а и ты тоже, тогда бы ты не торопился так на передовую. Не обижайся, я нисколько не сомневаюсь в твоей личной храбрости, только здесь она не поможет. Здесь и трусы, и герои погибают в одном котле, не имея возможности сражаться. Если бы у нас хоть раз оказалось боеприпасов всего на четырнадцать дней, это было бы одно удовольствие, а не стрельба! У моей батареи осталось только 26 снарядов, это все, больше мы ничего не получаем. Ты ведь тоже наш брат-артиллерист, и все поймешь. Но все-таки еще как-то держимся, существуем более или менее нормально, получили дюжину сигарет, позавчера даже суп, сегодня ветчину раздобыли из продовольственного контейнера (теперь приходится самим себя снабжать). И вот сидишь ты в подвале, топишь чьей-то мебелью, тебе только двадцать шесть, и вроде голова на плечах, еще недавно радовался погонам и орал вместе с вами «Хайль Гитлер!», а теперь вот два пути: либо сдохнуть, либо в Сибирь. Но самое скверное даже не это, а то, что понимаешь: все это совершенно бессмысленно — вот от чего кровь в голову бросается.
Ладно, пусть приходят, у нашей 3-й еще осталось 26 снарядов, а у ее командира — игрушка калибра 0,8 с шестью свинцовыми пилюлями. Мне пора кончать, вот-вот начнется «вечерняя месса» и надо поглубже зарыться в землю. Вот так-то, старина. Насчет ответа на это письмо можешь не беспокоиться, но недели через две вспомни обо мне. Не надо быть ясновидящим, чтобы предсказать конец. А каким он будет на самом деле, ты никогда не узнаешь.

19
...Сегодня на КП я услышал, что отправляют почту. Надеюсь, ты сумеешь разобрать мои каракули. Лучшей бумаги тут нет. Главное, чтобы ты прочитала то, что на ней написано. К тому же темнеет. Мне сейчас приказано водить машину и я бываю в самых разных местах. Иначе бы и не узнал, что еще можно отправить письмо. Мои дела пока совсем не плохи, надеюсь, что и твои тоже. Только раскатывать по снегу и льду маленькое удовольствие. Представь себе, кого я здесь встретил — сына торговца Грюнделя. Он тут окопался на продовольственном складе. Нашел себе теплое местечко. Я воспользовался знакомством и разжился у него банкой свинины и двумя большими хлебами. Сейчас мы не можем посылать посылки, а то я отправил бы эти консервы тебе. Но, конечно, я и сам их с удовольствием съем. Как поживает Марихен, как родители? Я уже давно не получал от вас писем. Последнее было две недели назад от Рихарда. Кончаю, потому что уже стемнело, а мне еще километров десять ехать.

20
...Двадцать шесть писем я уже отправил тебе из этого проклятого города и получил от тебя семнадцать. Пишу тебе еще раз, больше писем не жди. Да, вот так обстоят дела, и я долго думал, как сформулировать эту тяжкую фразу, чтобы все сказать и не причинить тебе слишком сильной боли.
Я прощаюсь с тобой, потому что сегодня утром все решилось. Я вовсе не хочу в письме касаться военной ситуации — она целиком в руках у русских, вопрос лишь в том, сколько мы еще продержимся. Это может продолжаться еще несколько дней или всего несколько часов. Я оглядываюсь на нашу с тобой жизнь. Мы уважали друг друга, любили, и вот уже два года в разлуке. Это хорошо, что нас разделило время, — оно усиливало напряженность ожидания, но и увеличивало отчуждение. Время должно залечить боль от моего невозвращения.
Тебе в январе исполнится 28 лет — это еще очень мало для такой красивой женщины, и я рад, что всегда мог сделать тебе этот комплимент. Тебе будет очень меня не хватать, но все-таки не отгораживайся от людей. Подожди несколько месяцев, но не дольше. Гертруде и Клаусу нужен отец. Не забывай, что ты должна жить ради детей, и поэтому не устраивай большой трагедии вокруг их отца. Дети все быстро забывают, особенно в этом возрасте. Внимательно всмотрись в мужчину, на которого падет твой выбор, особенно обрати внимание на его глаза и рукопожатие — помнишь, как это было между нами, — и ты не ошибешься. И прежде всего воспитай детей людьми прямыми и искренними, которые пойдут по жизни с высоко поднятой головой и спокойно смогут смотреть в глаза каждому. Я пишу тебе эти строки с тяжелым сердцем, да ты бы и не поверила мне, если бы я написал тебе, что мне это легко, но ты не беспокойся, у меня нет страха перед тем, что меня ждет. Повторяй самой себе и детям, когда они подрастут, что их отец никогда не был трусом и они тоже ничего не должны бояться.

21
...Весь этот ужас продолжается здесь уже одиннадцать дней. И сегодня я наконец могу отправить тебе весточку. Надеюсь, ты получила все остальное. Мне тут пришлось пережить многое, но жизнь — такая прекрасная штука, что надо выстоять и спокойно пережить эти дни.
Нас уже полностью вытеснили в город. Этот проклятый город... Уж скорее бы конец! И я уже писал тебе: хоть бы еще разок пройтись по нашей улице...
Прощай!

22
...Моя самая любимая, я всегда думаю о тебе. И сегодня, когда получал еду, я тоже вспомнил о тебе. О том, как ты всегда замечательно вкусно готовила. Все мои носки разодрались, никак не могу избавиться от кашля. Может быть, пришлешь микстуру, но только не в стеклянной бутылочке. Ты-то сама не простужена? Одевайся, пожалуйста, потеплее. Хватает ли тебе угля? Сходи к Ал., я его всегда деревом снабжал для поделок. Пускай теперь за это даст уголь. Надеюсь, дядя Пауль уже законопатил на зиму окна, иначе будет в этом году слишком поздно. Рождество я здесь не праздновал. Я ехал на машине, мы сбились с пути и застряли, правда, скоро выбрались. Я решил, что в следующем году мы с тобой как следует отпразднуем Рождество и я сделаю тебе очень хороший подарок.
Не моя вина, что я не могу тебе сделать его в этом году. Вокруг нас русские, и нам не выбраться отсюда до тех пор, пока Гитлер нас не вызволит. Но ты об этом никому не должна рассказывать. Это военная тайна.
...Нам уже много чего пришлось хлебнуть, проглотим и это! Идиотская ситуация. Можно сказать, дьявольски трудная. И совершенно неясно, как из нее выбраться. Да это и не мое дело. Мы же по приказу наступали, по приказу стреляли, по приказу пухнем с голодухи, по приказу подыхаем и выберемся отсюда тоже только по приказу. Мы б уже давно могли выбраться, да наши стратеги никак между собой не договорятся. И очень скоро будет поздно, если уже не поздно. Но скорее всего нам еще раз придется выступить по приказу. И почти наверняка в том же направлении, что намечалось первоначально, только без оружия и под другим командованием.
Кемнер из соседней роты проигрался Хелмсу в кости. Жалованье спустил, часы и даже рояль в родном доме — долговую расписку пришлось писать. Вот такой чушью тут занимаются. Интересно, как юридически решается вопрос с роялем, выигранным в кости? Часы и кольцо наш коротышка-толстяк отыграл. Может, завтра загородный дом выиграет. Вот только если оба погибнут, как вопрос о наследстве будет решаться? С удовольствием бы это выяснил, но времени не хватит. Я много чего не знаю, но придется с этим примириться. Я ведь еще в начале письма написал, сколько нам тут пришлось хлебнуть. Перескажи мое письмо Эгону. Заголовок. «Тяготы одного лейтенанта в Сталинграде». Что ж, если нам опять солоно придется, — а я думаю, что это будет очень скоро, — мы свое дело знаем. И умеем делать его лучше, чем в кости играть.

24
...Мне наконец все стало известно, и я возвращаю тебе твое слово. Это решение далось мне нелегко, но мы с тобой слишком разные люди. Я искал женщину с большим сердцем, но все же не с таким большим. Матери я написал и сообщил все, что ей следует знать. Пожалуйста, не утруждай себя выяснением свидетелей и обстоятельств, которые дали мне доказательства твоей неверности. У меня нет к тебе ненависти, я только советую: придумай подходящую причину и сама ускорь всю процедуру.
Я написал д-ру Ф., что согласен на развод. И если через шесть месяцев я приеду домой, я хотел бы, чтобы ничто больше не напоминало мне о тебе.
От отпуска, который мне полагается в феврале или в марте, я откажусь.

2009 (с)

@темы: breaks the mold

---

Нах дача мегрирен, виртуал капут. Впрочем, он и так не шибко ахтунг.

---

@темы: звук

---

А кто тут по кроликам шарит? -_0"

Мальт-паста от шерсти помогает избавиться? Если да, то в каком кол-ве, а если нет, то что ещё можно попробовать?

@темы: адресное